Сложенный веер - Страница 128

128

— Присоединяйся, детка, ты ему действительно должен — за все наши унижения, за то, как эти мерзкие северные скоты за волосы таскали тебя по площадке, даже за то, что они не захотели тебя…

— Тебя, — голос Сида звучит глухо, он понимает, что может сделать хуже, но не в силах сдержаться. — Ты была свихнута на отце, когда была мужчиной, и окончательно слетела с катушек сейчас… Не втягивай в это Рейна. Не порть ему жизнь.

— Молчать! — изо рта леди Дар-Акила тянется ниточка вязкой слюны. Она ничего не замечает, поглощенная узорами, которые кинжал выписывает на изуродованном, изможденном теле, распростертом у ее коленей. — Рейн — мой сын, лучший из моих сыновей, и, когда выжившая из ума старуха на троне отправится к королеве Лулулле, он займет подобающее ему место. А ты… а тебя не будет. Дар-Эсилей вообще не будет. Вы наконец-то перестанете путаться под ногами.

— Нет.

Этого не следовало говорить, Рейн. Как же ты не понимаешь, что именно этого тебе не следовало сейчас говорить своей сумасшедшей матери?!! И с места сходить не следовало, потому что она не доверяет тебе, она видит, какими глазами ты на меня смотришь, она уже все поняла…

— Даааааа! — резким взмахом леди Дар-Акила вонзает кинжал лорду Корвусу в живот и падает рядом, захлебываясь кровью, хлещущей из горла. Руки в черных перчатках с отрезанными пальцами хватаются за широкий нож, пытаются вытащить, а глаза — застывшие от изумления — хотя она знала, конечно, знала, но до конца не могла поверить — смотрят на Рейна, который спешит выхватить из поясной сумки новый нож.

Сид успевает подумать, что Рейн бросил нож, когда рука ополоумевшей деле еще была в высшей точке, значит, он ни на секунду не верил, что она просто пугает или что может передумать. И тут же, стряхнув оцепенение, словно выбравшись наконец из паутины, которой оплел его огромный ядовитый паук, он одним прыжком оказывается возле отца, вытаскивает лезвие, зажимает ладонью рану и понимает, что все это бесполезно.

— Сид, держи руку. Просто держи, — голос Хьелля издалека.

Откуда он здесь? Я же ему ничего не сказал, я просто сам догадался, сидя у изголовья умирающего Дар-Пассера. И как только появились врачи, метнулся сюда. Я думал, что придется прорываться с боем, просить поддержки у Хьелля, но дом казался пустым. А потом я увидел мертвых с крыльями цветов дома Акила. На верхней площадке, в коридоре, во всех комнатах. И я понял, что она убивает своих людей, что она мстит всем на свете — клану Акила, который предъявил когда-то на нее право, королеве, предоставившей им это право, всему Аккалабату.

И когда наткнулся на Рейна — он ломал дверь в оружейную комнату, крича, умоляя ее образумиться, и не заметил меня — я понял, что она заперлась здесь. С отцом. И, подлетев снаружи, просто рубанул мечами по стеклам. Рейн не сообразил, дурашка, он просто сам не свой от отчаяния. Он даже не сопротивляется сейчас, когда его уводят гвардейцы — остатки охраны Дар-Аккала. Злейшему врагу не пожелаю таких конвоиров — озлобленных, усталых, потерявших добрую половину товарищей, преданных, атакованных со спины… О чем я думаю?

— Сид, не разжимай пальцы. Кровь останавливается.

Я не разожму, Хьелль. Ни за что. Только ты тоже не разжимай. Кольцо рук, кольцо крыльев, которыми ты меня к себе прижимаешь. Мне очень холодно, Хьелль, очень холодно. И я не могу сейчас разговаривать. Но ты же все понимаешь без слов, правда?

— Сид, я не уйду. Все закончилось. Они там и без меня пока справятся. А кровь остановится. Она у вас королевская.

Да, она у нас королевская. Она остановится. Только что мы с тобой будем делать потом, мой маршал? Когда она остановится… Знаешь?

Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад

Интересно, этому будет когда-то конец? Только успеваешь подумать, что хуже уже не бывает, что тяжелее решения тебе не приходилось принимать в своей жизни, что уже не придется делать ничего отвратительнее, чем эти допросы «с применением исключительных методов», эти подписи под распоряжениями о публичной казни, лишении крыльев или удушении в камере, чем отправка отца, так до сих пор и не открывшего глаз, под покровом ночи в сопровождении верного Тургуна в замок…

И вот уже снова я тяну на себя кованую трехслойную дверь подземелья, только на этот раз приказываю всем — палачу, его подмастерьям, стражникам — выйти. Это моя собственность, и я разберусь с нею сам. Я никому не могу позволить. Я лорд-канцлер Аккалабата, и я могу позволить себе многое. Например, ждать, чтобы ты заговорил первым. Надеюсь, ты можешь еще говорить, несмотря на то, что весь арсенал «исключительных методов» выложен на стол у стены и очевидно требует чистки.

— Сид, я не думал, что они осмелятся.

Ну зачем же так, а? Лучше бы ты соврал. Лучше бы ты сказал, что не знал ничего, что впервые услышал о мятеже позавчера утром, тогда же, когда и я. Наверное, ты так и говорил в самом начале, до «исключительных методов». Я не хочу смотреть протоколы допроса. Я аккуратно собираю их в железный ящик и запираю на ключ.

— Сид, прости меня.

За что, дурашка? За то, что я дрался за тебя, рискуя жизнью, и вытащил? За то, что мой отец, ведомый памятью о человеке, который когда-то его любил, и другим, до сих пор не вполне понятным мне чувством, оставил тебя у нас дома и пытался сделать из тебя человека, которого можно было бы полюбить? За то, что Хьелль учил тебя фехтованию? За что ты просишь прощения? За то, что не донес на родную мать? Что поставил верность клану выше своего собственного чувства? Просить прощения у лорд-канцлера Аккалабата… ты как не здешний, честное слово. Я удавил бы тебя собственными руками за каждое из этих маленьких предательств, но не могу. Потому что, если отец очнется и спросит, где ты, а он обязательно спросит…

128