Сложенный веер - Страница 180

180

Вы задаете немыслимые стандарты красоты. Насмотревшись на ваших женщин, уже не захочешь взглянуть ни на одну земную: все они кажутся уродками по сравнению с леди Дилайны. После вашей музыки шедевры композиторов любой планеты звучат раздирающей слух какофонией. Ваша архитектура… комнаты, нарушающие все законы перспективы, как на рисунках Эшера, плавающие лестницы, до которых у нас додумывались только писатели-фантасты. Война… Когда у лорда Дилайны активированы браслеты, с ним бесполезно сражаться. То же касается энергии, пространства, времени. Мы, делихоны, аппанцы вбухиваем колоссальные ресурсы в новые технологии, позволяющие нам дальше летать, дольше жить, быстрее развиваться. Эффективнее убивать, наконец. Вам все это — раз плюнуть! И эта всевозможность, вседозволенность отравляет душу.

Я видел, как перемещается Толла. Она говорила: «Давай искупаемся». И исчезала на том месте, где стояла. А я локти себе грыз от отчаяния: пока добегу до глайдера, заведу его, залезу в кабину… она уже ждала меня в Хуне, сидя на гребне дюны с мокрыми волосами и недовольно поджатыми губами. Или она просила: «Подай мне расческу». И тут же разочарованно: «Ах да…» Протягивала руку куда-то — я видел, как пропадали кончики пальцев, запястье, локоть — и вынимала обратно уже с расческой, которая за миг до того лежала на зеркале у нее в комнате. Во дворце, находившемся за несколько миль от места, где мы сидели.

У меня хватало самообладания, чтобы чувствовать себя просто… неполноценным. Многие — земляне, ситийцы — сходили с ума от желания обладать такими же невиданными возможностями. И ничем за это не платить. Ни загрязнением атмосферы, ни медико-биологическими экспериментами на грани морали, ни выжженными пустошами на месте химических лабораторий и взорвавшихся нейтронных коллайдеров.

— Да уж. Мы не заплатили… — Тон ехидно скривил губы. — Причем, судя по тому, что ты говоришь, заплатили за вашу непомерную жадность, за ваше неумение быть довольными тем, что есть. Мы не строили космических кораблей. И никто не сходил с ума от того, что мы этого не умеем. Почему вам надо все? Уметь все. Иметь все. Всюду совать свой нос.

Лебеди, словно чувствуя сгустившееся напряжение, медленно отплыли от берега, все так же вопросительно изогнув шеи. Прохладный ветер с верхушек деревьев спустился к самой воде. Тон подумал, что надо бы пойти надеть куртку, чтобы не губить окончательно спину: стыки между лаксармитовыми штифтами и живой тканью теперь будут ныть от всякого сквозняка. Он был практичен, как всякий «чрезвычайщик», привыкший считать свое здоровое тело таким же требующим ухода оружием, как скорчер или парализатор. Тратить оставшееся здоровье на межпланетную политологию так же неразумно, как бегать в слезах от проблем по оврагам и буеракам.

Он развернулся, чтобы идти к дому, но замер на месте при следующих словах Гетмана:

— Тебе этого не понять. Ощущения недостижимости, я имею в виду. Обреченности на то, что — как бы ты ни был хорош — ты всегда хуже. Хорошо, что наши ученые, не успев прийти на Дилайну, относили большую часть рапортов дипломатов и военных к области вымысла и непрофессионализма. Рассматривали их примерно как сообщения первых земных путешественников о «людях с песьими головами». Если бы я был физиком, я бы давно повесился на Дилайне. От осознания того, что все законы и закономерности, которые с XVI века открывала земная наука, никуда не годятся. Но тебе, повторяю, этого не понять.

— Вы думаете? — на лице у Тона появилось нехорошее выражение. — А как же немыслимые стандарты красоты? Возможность мгновенно перемещаться в любую точку пространства и извлекать нужные предметы с любого расстояния? Все, что было отнято у меня вместе с браслетами? Единственное, что меня спасло, когда я очнулся в ситийской шахте, было мое полуживотное состояние. Мне казалось, что так я жил всю жизнь: отколупывал уголь со стен, складывал его в вагонетки, впрягался в них, на четвереньках тащил наружу… Что так оно и надо, что сны про полеты над разноцветными дюнами, про звенящие кристаллы пещер памяти, видения прошлого, которые посещали меня по ночам, — это просто одна из граней моего бреда. Иметь, как вы выражаетесь, «все» и сразу все потерять. По вашей логике, я должен был спрыгнуть с ума от зависти к тем, у кого хотя бы была своя жизнь, родина, биография. И стереть их с лица Вселенной — чтобы не провоцировали неудовлетворенность. Так получается?

— Я не знаю. Я просто пытаюсь тебе объяснить, какую интуитивную реакцию вы вызываете у остальных. Я не говорю, что это хорошо. Но это — реальность. Зависть. Страх. Жажда обладания. Вот причины разрушения Дилайны. Которое я, пойми, не оправдываю. Но как сопредседатель высшего органа Конфедерации я обязан принять любые меры, вплоть до самых исключительных, если Дилайна вновь станет угрозой.

— Почему же не приняли? — тихо спросил Тон, на всякий случай напрягая мышцы. — Сегодня днем на берегу вы вполне могли сломать мне шею. Есть по крайней мере десять способов это сделать.

— Двадцать, — Разумовский подошел осторожно, положил Тону ладони в район загривка, нажал слегка большими пальцами на ключицы. Тон перестал дышать и начал считать удары сердца: в его нынешней форме против Гетмана он не герой.

— Но ты меня разочаровываешь, — продолжал Разумовский. — Во-первых, я сказал «если», во-вторых, я не сказал, что считаю угрозой Конфедерации сам факт реставрации монархии на Дилайне. Ты все это пропустил мимо ушей. Потому что злишься. Недопустимо ни для командира десанта, ни для главы государства. Надо быть внимательнее, Тон. Так легче?

180