Все это Лисс подумала, уже постучав. Она же специалист высочайшей квалификации. Которая и состоит в том, чтобы сначала делать, а после думать. Потому что думаешь ты все равно, как землянин, а делать после полусуток пребывания в этом новом мире уже должен, как любое родившееся в нём разумное существо. Чтобы начать думать, как аборигены, потребуются еще сутки, плюс еще сутки на то, чтобы начать чувствовать, как они… Дышать и видеть, смотреть, слышать, ненавидеть. И обидеть, и терпеть, и зависеть, и вертеть. Школьная запоминалка про неправильные глаголы была для таких, как Лисс, инструкцией по выживанию.
«Я — для этого. Это — для меня», — повторила про себя Лисс любимую мантру одной полусумасшедшей делихонки, которая обучала ее когда-то технике использования кнута на голых спинах и тактике проникновения в заполненные по колено канализационными стоками дворцовые подземелья. Помогала мантра относительно, в зависимости от того, что подразумевалось под «этим», но в данном случае, вроде, работала.
Лисс вступила сквозь полуоткрытые створки ворот в темный промежуток между внешней стеной и стеной замка. Впустивший ее привратник молча указал на входную дверь и растворился в сгущающихся сумерках. Где-то заржали кони. Порыв ветра качнул мутные фонари на столбах. Никаких других признаков жизни столичная резиденция блестящего рода Халемов не проявляла.
Лисс уверенно протопала по булыжнику внутреннего двора. В конце концов, она пришла по приглашению. Иначе как приглашение слова одного из ее стражей, произнесенные на вершине городской стены, понимать не следовало. В мире, где жизнь каждого носящего меч находится на его острие, где верность и немногословность слуг есть залог безопасности господина, где поистине твой дом — это твоя крепость, недвусмысленное указание на расположение столичной резиденции верховного маршала Аккалабата рассматривается только как приглашение. Или как совет, весьма настоятельный. Или как приказ. И то, и другое, и третье одинаково обязательно к исполнению. Тем более, что в данном случае собственные желания Лисс вполне совпадали с навязанной ей внешней волей. Другое дело, что она не ожидала, что эта внешняя воля проявится так скоро и так откровенно.
Миновав еще более темную, чем внутренний двор, и совершенно безлюдную прихожую, Лисс поднялась по лестнице, которая на парадную ну никак не тянула, и окончательно уверилась в мысли, что ее впустили не через центральный вход, а через дверь для своих. На площадке, в неровном огне чадящего светильника обнаружился высокий мечник в черном ораде с низко надвинутым капюшоном. Едва увидев ее, он поднял с пола светильник, развернулся и пошел прочь, разгоняя темноту высоких комнат. Лисс, подхватив полы плаща, почти бегом следовала за молчаливым провожатым.
Они углублялись в бесконечную анфиладу дверных проемов, скользили по колено в тумане по отполированному столетиями каменному полу, сворачивали за возникавшие неожиданно на пути углы и портьеры. Шарахались по стенам и потолку тени — то карлики, то гиганты. Мимо плотно зашторенных окон с широкими подоконниками проходили они, мимо портретов в тяжелых парадных рамах, мимо мечей и кинжалов, в хорошо продуманном беспорядке развешанных по выцветшим гобеленам, мимо холодных каминов, мимо мертвых зеркал, нехотя отражавших силуэты — один мужской в мятущемся черном плаще с тусклым источником света в руке, второй женский — напряженно-настороженный, пытающийся примерить свой короткий шаг к размашистой поступи спутника.
Еще одна лестница, на этот раз винтовая — и странная пара уже перед массивной резной дверью, увенчанной гербом Дар-Халемов. Уверенная мужская рука толкает створки, плащ отступает в сторону с приглашающим жестом.
Как только Лисс делает шаг вперед, двери за ее спиной захлопываются. Еле слышно входит в пазы щеколда… и так же еле слышно шелестит за спиной голос:
— Мыыыымраааа….
— Ку-ри-ца, — громко и отчетливо произносит действительный член Звездного совета Алиссия Ковальская и, развернувшись, успевает заметить в отблесках живого и жаркого пламени камина выражение детского удовольствия на остроносом лице верховного главнокомандующего Аккалабата.
Хьелль Дар-Халем четырнадцать лет назад
Мяч, наконец, покидает высшую точку своей траектории и неторопливо сваливается, минуя блок, в угол площадки. Но еще медленней поворачиваются в его направлении парни на блоке, обтянутые бело-оранжевыми футболками. Игроки задней линии тоже шевелятся как сонные мухи, нелепо вытягивают руки, сомкнутые в замок — кто к той невидимой точке, которую мяч миновал миг назад, кто — по направлению к месту его уже завершившегося падения…
— Земля — четырнадцать. Делихон — одиннадцать. Переход подачи. Матчбол.
Хьелль перестал следить за игрой еще в первом сете. Небо без единого облачка, обосновавшееся высоко над линией горизонта слепящее солнце и почти полное отсутствие ветра — словом, все то, что на Анакоросе входит в понятие «хорошая погода», превращало пребывание на трибунах, заполненных болельщиками разнопланетных землячеств, в пытку. В этом климате даже самый легкий орад моментально нагревался и прилипал к плечам, а накидывать капюшон в эпицентре спортивного энтузиазма было как-то невежливо. Во всяком случае посещение финального матча чемпионата школы по волейболу засчитывалось как отработанные кредиты в учебном блоке «Физкультура и боевые искусства». Именно поэтому Хьелль, привычно ссутулившись, сидел в заднем ряду и судорожно пытался не клевать носом.